Неточные совпадения
— Ни за что
в свете я за тебя, за гаденка, не пойду! — кричала она, подступая к жениху с кулаками, — так и
в церкви попу объявлю: не согласна! А ежели силком
выдадут, так я — и до места доехать не успеем — тебя изведу!
Аннушка мне пишет, что
в Нижний ждут Басаргиных и что Полинька невеста Павла Менделеева, что служит
в Омске. Может, это секрет, не
выдавай меня. Летом они, кажется, едут
в Сибирь. Когда узнаю, что Басаргин
в Нижнем, напишу к нему, что его крестник теперь Пущин, а не Васильев, хоть, может быть, ему это все равно, но я помню, как они много для меня сделали, когда этот купчик явился на
свет…
Все стали говорить о неутомимости Кукушкина
в любовных делах, как он неотразим для женщин и опасен для мужей и как на том
свете черти будут поджаривать его на угольях за беспутную жизнь. Он молчал и щурил глаза и, когда называли знакомых дам, грозил мизинцем — нельзя-де
выдавать чужих тайн. Орлов вдруг посмотрел на часы.
Кассиров на
свете много, и никогда эта профессия не казалась мне особенно интересной. Просто
выдает билеты и получает деньги. Но теперь, когда я представлял себе
в этой роли высокую девушку
в темном платье с спокойным вдумчивым взглядом, с длинной косой и кружевным воротничком вокруг шеи, то эта прозаическая профессия представлялась мне
в особом
свете. Быть может, думал я,
в это самое время пароход несется по Волге, и она сидит на палубе с книгой на коленях. А мимо мелькают волжские горы.
Долго еще Варвара Александровна говорила
в том же тоне. Она на этот раз была очень откровенна. Она рассказала историю одной молодой девушки, с прекрасным, пылким сердцем и с умом образованным, которую родители
выдали замуж по расчету, за человека богатого, но отжившего, желчного,
в котором только и были две страсти: честолюбие и корысть, — и эта бедная девушка, как южный цветок, пересаженный из-под родного неба на бедный
свет оранжереи, сохнет и вянет с каждым днем.
Выдал он нам по положению, рыбы еще дал несколько, да от себя по двугривенному накинул. Потом перекрестился на небо, ушел к себе на заимку и дверь запер. Погасили сибиряки огни, легли спать — до свету-то еще не близко. А мы пошли себе своею дорогой, и очень нам всем
в ту ночь тоскливо было.
После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него
в кассе, смотрела за порядками
в саду, записывала расходы,
выдавала жалованье, и ее розовые щеки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то
в окошечке кассы, то за кулисами, то
в буфете. И она уже говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на
свете — это театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только
в театре.
Притом случай с бабой-дулебой, которая просунулась
в алтарь, тоже огласился: Аллилуева жена, когда стала
в голос «причитать» над мужниной могилой,
выдала всенародно всю тайну своего пагубного самовластия и раскричала на весь крещеный мир, что муж ее Аллилуй был человек праведный и не хотел утаить, что «дулеба»
в алтарь просунулась, а она его отвела от этого, и за то господь покарал ее праведно: взял от нее совсем к себе на тот
свет Аллилуя.
Не до того было Панкратью, чтоб вступиться за брата: двое на него наскочило, один губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем алая кровь, другой ему
в бедро угодил, где лядвея
в бедро входит, упал Панкратий на колено, сильно рукой оземь оперся, закричал громким голосом: «Братцы, не
выдайте!» Встать хотелось, но померк
свет белый
в ясных очах, темным мороком покрыло их.
Белая, бледная, тонкая, очень красивая при лунном
свете, она ждала ласки; ее постоянные мечты о счастье и любви истомили ее, и уже она была не
в силах скрывать своих чувств, и ее вся фигура, и блеск глаз, и застывшая счастливая улыбка
выдавали ее сокровенные мысли, а ему было неловко, он сжался, притих, не зная, говорить ли ему, чтобы всё, по обыкновению, разыграть
в шутку, или молчать, и чувствовал досаду и думал только о том, что здесь
в усадьбе,
в лунную ночь, около красивой, влюбленной, мечтательной девушки он так же равнодушен, как на Малой Бронной, — и потому, очевидно, что эта поэзия отжила для него так же, как та грубая проза.
— Надежда Корнильевна, — начал он, — об этой минуте я мечтал
в течение многих бессонных ночей.
В ваших руках моя жизнь и смерть. Я знаю, что вы замужем, но вас
выдали насильно. А теперь молю вас, ответьте мне на один вопрос, от которого зависит моя судьба. Любите ли вы своего мужа? Скажете вы «да», я клянусь вам — мы никогда больше не увидимся! Но если вы скажете «нет» — о, тогда я вправе носить ваш образ
в моем сердце как святыню и сделаю ради него все на
свете.
Свет уже зажженной во время его отсутствия из номера лампы под палевым шелковым абажуром падал ему прямо
в лицо,
выдавая малейшее движение черт.
— После смерти матери ты
выдашь мне верящее письмо на управление всеми своими делами и домом, и имением, квартиру нашу мы разделим, и я займу заднюю половину, мы с тобой, таким образом, не будем расставаться,
в глазах же
света будет весьма естественно, что ты как девушка не можешь жить одна и пригласила к себе своего ближайшего родственника.
Каждую ночь будем посещать тебя, сказали они мне, пока не
выдашь нам двенадцатой подруги; без нее нельзя нам веселиться
в прекрасной долине за Менценом на мягкой траве, при
свете месяца.
Татьяна отперла ворота и увидала двух странников с котомками за плечами. Фигура женщины при
свете фонаря, который Татьяна держала
в руках,
выдавала ее положение. Мужчина тоже казался утомленным.
— Ты спи, а я не могу, — отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась
в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее
свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не
выдать своего невольного присутствия.
И
в это солнечное утро Юрий Михайлович был приятно молчалив и ясен по обыкновению, разве только особенным
светом глаз
выдавал свое радостное, все растущее волнение; и, как всегда это случалось, его видимое и ровное спокойствие передалось жене, Татьяне Алексеевне, ровным
светом зажгло и ее красивые черные, слишком блестящие глаза, немного по-азиатски приподнятые к вискам.